Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]
— Скажи, Всеслав… Ходите, слушайте, молитесь с нами, а потом и крещение примите… Вера Христова, что свет: светло и радостно от нее на душе… И не страшно тогда человеку ни людской злобы, ни болезни, ни смерти. Все со Христом перенесешь легко.
— А давно ли христиане в Киеве? — Давно ли? Да давно, надо быть… Еще при князе Игоре, дедушке нашего князя, в этом самом храме пророка Илии, где мы сейчас были, именем Христа поклялась дружина князя, когда заключали договоры с греками. А другие дружинники перед Белесом и Перуном приносили клятву по–своему: клали на землю оружие, да щиты, да украшения золотые… «Пусть, — говорили они, — мы пожелтеем, как это золото, пусть посечет нас наше оружие, если нарушим мы договор».
— А правду говорил сегодня ваш кудесник о каком–то чуде со святой книгой? — спросил опять Всеслав.
— Кудесник! у нас, христиан, нет кудесников, Всеслав; у нас есть священники, служители Бога Всевышнего. Так о чуде со святой книгой он говорил правду… Чудо это было великое… давно, давно. Тогда землей нашей правили дружинники Рюрика, Аскольд и Дир. Ходили они в землю Греческую, в самый Царьград. Испугались греки нашествия руссов. Со слезами стали молиться Богоматери. Целую ночь молились во Влахернской церкви. Наутро с крестом и хоругвями пошли на берег моря, понесли с собой чудотворную ризу Богоматери. Опустили ее в море, и поднялась вдруг невиданная буря. Опрокинулись ладьи руссов; едва не погибли и сами князья. Увидели они, что велик Бог христианский, и вернулись в Киев. Решили они принять веру греческую и отправили в Царьград послов просить, чтобы прислали к ним проповедника. И вот приехал сюда такой же святой муж, как у нас в храме служит, только это епископ был, старший над священниками; привез он с собой несколько священников, книги священные да утварь церковную и стал рассказывать князьям о Христе Спасителе. Рассказывал и о том, какие чудеса творил Бог рабам Своим еще до пришествия в мир Христа. Так, было один раз за много лет до Рождества Христова: три отрока не хотели поклониться идолу, которого поставил нечестивый царь вавилонский. И велел их за это царь бросить в раскаленную печь. А Господь послал им Своего ангела и угасил силу огненную.
Слушала этот рассказ святого старца дружина княжеская, и многие поразились, а другие воскликнули: вот бы нам увидеть такое чудо! И мы бы сейчас же уверовали в Бога!
Вот тогда–то и помолился епископ, чтоб сотворил Господь, ради этих людей, подобное чудо перед глазами их. Попросили дружинники старца, чтобы положил он в огонь Евангелие, и дали обет, что если не сгорит оно, то они отрекутся от своих богов и уверуют в Бога истинного. И совершилось дивное чудо. Развели огромный костер, положили туда святую книгу, и, когда прогорел костер, она осталась цела и невредима. Деды говорят, даже ленты в ней не затлели.
Всеслав молчал, пораженный рассказом.
— Ну, и что же? Крестились Аскольд и Дир?
— И сами крестились, и дружина их. С того самого дня и храм–то наш стоит. Обветшал совсем… — отвечал боярин. И вздохнул: — О, Господи! Когда же по Руси засияет свет Твой? Когда же все узнают Тебя? Княгиня Ольга, бабка нашего князя, христианкой была… Сын не захотел. Как–то внук теперь?
Они подходили к перевозу, где в камышах привязана была их лодка, но, не доходя до него нескольких шагов, свернули в сторону, к дому Дулеба.
— Бедная девушка, как–то она перенесет это! А все–таки лучше, когда узнает, что отец жив, — проговорил Феодор.
— Удастся ли только пройти к нему? — сказал Всеслав.
— Если Господь помог отыскать Дулеба, то поможет и пройти к нему, — отвечал Феодор.
Но не успел он договорить, как из дома воеводы выбежала какая–то женщина, в расстегнутой телогрейке, с повойником на голове, из–под которого выбивались растрепанные волосы, и, прежде чем боярин опомнился, упала ему в ноги.
— Беда–то, беда какая, боярин! Пропали наши головы! Заклюет коршун нашу голубку, погубит мою ласточку! Вызволь ее, отец родной… — причитала она, как безумная.
— Вахрамеевна, из дома воеводы, — узнал ее Феодор и стал поднимать с земли:
— Да что случилось–то? Где Светлана? — спрашивал он, но она не слушала его, занятая своими мыслями:
— Убьет, убьет… В землю живой закопает! Запер ее, голубушку… Спасите, кормильцы, спасите, родные! Феодор и Всеслав наконец начали понимать, в чем дело, и ужас пробежал по их лицам.
— Светлану зароет в землю?! Это — в жертву Перуну?! Но где же теперь–то она? — почти в одно время проговорили оба. Феодор невольно закрыл глаза рукой.
— Да в светелке, что над самым Днепром. И не подойти к ней… Что пташечка в клетке, — отвечала Вахрамеевна.
— Не подойти? Да, лестницы тут не подставишь, — проговорил Всеслав, — окно над самым Днепром приходится.
— Все обдумал злодей, — причитала Вахрамеевна, — и не увижу я ее больше, мою красавицу… погибнет она смертью лютою… Не увидит ее и ее суженый!
— Экое горе какое! — с сокрушением промолвил боярин.
Он не мог никак помочь, ничего придумать, а между тем что–нибудь надо было сделать, сердце разрывалось. Тихо было кругом. Все полнее вырисовывался месяц на небе. Последние тучи таяли на небосклоне, и там, на горизонте, еще изредка вспыхивали зарницы.
Вдруг резкий, короткий крик точно прорезал ночной воздух, и в тот же момент что–то белое промелькнуло в воздухе и рухнуло в волны Днепра.
— Светлана! — едва успела крикнуть Вахрамеевна. — Из окна бросилась! Все трое кинулись к берегу. А Всеслав, скинув кафтан, бросился в холодные, темные волны.
Ни он, ни Феодор, ни старая кормилица не могли бы сказать, сколько прошло времени: мгновения казались вечностью. Наконец Всеслав показался с утопленницей. Она была без чувств, на плече виднелась кровь.
— Порезалась или ударилась, — едва переводя дух, произнес Всеслав.
— Родная, милая, жива ли она, касаточка? — Вахрамеевна упала на безжизненное тело, обливая его слезами. — Может, уж и кончилась…
Феодор, однако, прервал ее причитания…
— Тише! Услышит кто–нибудь… Помоги–ка мне! — и он стал приводить девушку в чувство.
Прошло несколько минут, и с уст Светланы сорвался первый вздох, сердце отчетливо забилось.
— Жива! Слава Тебе, Господи! — перекрестился боярин, и безотчетно за ним перекрестился Всеслав. — Всеслав, лодку скорей! Не думал я, что так скоро очнется…
Всеслав, словно не чувствуя пронизывающего его насквозь холода после неожиданного купания, быстро отвязал лодку. Оба сели, положив на дно все еще находившуюся в забытьи Светлану.
— Садись, — указал Всеслав глазами на оставшееся в лодке место Вахрамеевне. Два раза говорить ей было не нужно.
— Батюшки, светы мои! Да что ж это такое? Да ужель будет жива? — все еще охала и причитала она.
— Будет жива, — повторил Феодор. — Велик наш Господь!
Слезы умиления текли по щекам старухи.
Лодка бесшумно отплыла от берега.
Не удалась проклятому злая месть, защитил Светлану Бог христианский! И Вахрамеевна невольно вспоминала, как часто, проходя мимо христианского храма, она слышала в нем тихое, стройное пение, видела, как горят там огни, много огней, как подолгу молятся там люди. Ей и раньше хотелось зайти туда, да все что–нибудь мешало. Теперь она решила, что завтра же пойдет и поклонится великому христианскому Богу, Который спас Светлану.
И она переводила свои потухающие слезящиеся глаза с лица девушки на далекое темное небо, и светилась в этих глазах глубокая, безграничная благодарность Кому–то, в Чьих руках была жизнь Светланы.
Лодка между тем плыла все быстрее и быстрее; Всеслав усиленно работал веслами. Светлана все еще, казалось, была в обмороке.
Лют в эту ночь почти не спал. Близкая месть за личную обиду уже больше не радовала его: план мести вышел так удачен, жертва в его руках, уйти некуда, — и ему было уже скучно думать об этом.
Зато он думал о другом.
Ему вспомнилось, что давеча на реке он слышал странное пение. Теперь только сообразил он, что это были христиане, и душа его, созданная, кажется, дл язлобы и мести, теперь загорелась злобой на христиан.
Он сам не мог бы сказать, за что ненавидел их.
Он сжился со своими богами; он, и отец его, и деды служили богам, а христиане презирали этих богов, говорили о каком–то новом Боге и не приносили жертв Перуну. Лют был уверен, что падеж скота за последнее время происходит из–за гнева Перуна на этих противников богов. А тут еще пошел слух, что сам князь колеблется в своей вере… Этого еще не хватало!
Тогда что же делать им, служителям Перуна? Но, с другой стороны, князь приказал поставить новый идол Перуна.
Лют думал обо всем этом. Наконец задремал. Его разбудил какой–то странный крик, потом шум. Он вскочил, спросонья не отдавая себе отчета. Крики смолкли. Было сыро и свежо. Завернувшись в мех медведя, он лег было опять, но непонятное беспокойство овладело им. Сон уже бежал из глаз, и, пролежав с полчаса, он решил пойти посмотреть «пленницу». Подошел к двери, прислушался: тихо… Даже подозрительно тихо. Он злорадно потер руки:
